1971  - Евгений Щепетнов

В английском языке нет обращения на «вы», потому разговор мне казался очень уж… невежливым, что ли. В моей прежней жизни я терпеть не мог, когда люди младше меня, незнакомые мне, начинали «тыкать» и обращаться со мной неуважительно. Но это не тот случай, у американцев все гораздо проще. И это даже хорошо.

Страус сразу просек, кто такой мой переводчик, и в этом нет ничего удивительного. Не дурак же он, в самом деле. Тем более если печатает Солженицына.

– Скажи, Майкл, а как тебе пришло в голову написать роман? Ты долго вынашивал план написания? У тебя был готовый сюжет? Я слышал, ты пишешь – как из пулемета строчишь. Как так у тебя получается? Не поделишься секретом? Или ты писал, а рукописи складывал в стол? Тогда зачем ты их складывал? Не издавал?

Я задумался. А что ответить? Что у меня ящик с рукописями, которые я время от времени достаю и отдаю в издательство? Что еще я могу сказать?

– Знаешь, Роджер… один наш русский писатель сказал: когда я пишу, ощущение такое, будто моей рукой кто-то водит по бумаге. Дьявол это или бог – неизвестно. Но… вот так. Так же и я – сажусь писать, и в голове у меня рождаются слова, и эти слова я переношу на бумагу. Получается быстро? Ну и слава Господу, что быстро!

– Ты верующий, Майкл? – быстро спросил Страус, покосившись на моих спутников.

– Это интимный вопрос, можно я не буду на него отвечать?

Я незаметно подмигнул Страусу, и тот чуть кивнул – мол, понял!

– Конечно, конечно! Прости, что спросил! Вероятно, ты слышал про наше издательство. Мы издаем не только наших, англоязычных, писателей, но и ваших, русских. Кстати, скажи, как ты относишься к творчеству вашего писателя Солженицына? Ты же в курсе, что ему в октябре этого года дали Нобелевскую премию?

О-о… я просто физически почувствовал, как напрягся, окаменел переводчик! Как замерли мои издатели! Вот это вопросец! Ну да ладно… где наша не пропадала! Держись, Исаич, щас я тебе наваляю пилюлей!

– К Солженицыну или к его произведениям?

– Хм… интересно! И то, и другое! – Страус довольно осклабился. – Похоже, что тебе не очень нравится твой коллега!

– Это мягко сказано – не нравится. Я считаю его негодяем. Когда Солженицын сидел в лагере, он служил осведомителем у лагерной администрации. Я не знаю, считается ли это предосудительным у американцев, я не очень знаком с вашим менталитетом, но у нас быть осведомителем – это большой грех. А кроме того, есть такая информация, что его лучшие романы – «Один день Ивана Денисовича» и «Матренин двор» написал не он. Другой писатель, имени которого я не знаю. Все остальное у Солженицына обыкновенная графоманщина, глупость!

– А в чем, вы считаете, глупость? – вмешался журналист, который с нескрываемым интересом прислушивался к нашей беседе. Теперь он не был похож на сонную морскую свинку, передо мной сидел хищник, акула пера, и эта акула кружила вокруг меня, с каждым кругом сокращая расстояние перед атакой. – Что, разве не было сталинских репрессий? Разве не уничтожали инакомыслящих? Разве перед войной не расстреляли лучших военачальников? В результате чего страна понесла гигантские потери! И едва-едва выиграла войну! С нашей помощью!

Ах ты ж сука… вон как завернул! «Едва выиграла»! «С нашей помощью»! Уже сейчас они это говорят, а что будет через пятьдесят лет? Франция, видите ли, победитель в войне! Америка победитель! Ах вы ж бесстыжие твари! Ну, держись! Щас и ты получишь! И плевать мне на ваше издательство!

– Начнем с расстрела военачальников. Их надо было расстрелять. Эти негодяи готовили переворот. Они на самом деле тайно вели переговоры с Польшей и Германией. А какая власть потерпит заговор высших военачальников? Да еще и троцкистов? Мало кто за границей вообще понимает, что такое троцкизм. И чем он был страшен. Троцкий проповедовал теорию перманентной революции, которая не кончится никогда – пока революция не охватит весь мир и пока красными не станут все страны! И не важно, какие жертвы для этого должны быть принесены, сколько погибнет людей – это ведь для дела революции! Это правильное дело! В отличие от Троцкого – Сталин был созидателем и реалистом. Он не желал заливать кровью весь мир, он строил. И построил гигантскую страну, которая потом и победила фашизм. Я не скидываю с него ответственность за репрессии, но масштаб их был совсем не таким, каким его преподносит нобелевский лауреат Солженицын. Кстати, он сам говорил, что премию он получил не за книгу, а в угоду политической конъюнктуре. Ваша Нобелевская премия с некоторых пор превратилась в позорище, она насквозь политизирована и контролируется Западом. Попомните мои слова – наступит день, когда люди будут плеваться, видя, кому и за что дали премию мира. Будут ругаться нецензурными словами, услышав, что премию по литературе дали за убогие слова песни рок-музыканта. Премия изжила себя, сделалась инструментом, оружием в идеологической борьбе двух систем – советской и западной.

Говорите, с вашей помощью войну выиграли? Вы на самом деле считаете, что без вашей помощи мы бы ее не выиграли?! Вам самому-то не смешно?! Да, вы оказали серьезную помощь – за которую, кстати, мы заплатили вам золотом. Страна платила, принимала вашу помощь, потому что эта помощь могла сократить наши потери – ведь чем дольше длится война, тем больше потери. Чем меньше у нас вооружения и припасов – тем дольше длится война. Золото – ничто! Люди – все! И советское руководство это понимало, потому и платило за помощь. И спасибо вам за нее. Только не надо говорить глупостей о том, что вы так уж нам помогли, что мы без вас войну бы не выиграли. Чушь и бред факинговый!

– А сейчас? Как вы относитесь к тому, что в вашей стране осудили Бродского? – не унимался журналист. – Как вы вообще относитесь к творчеству Бродского?

– У нас ведь честный разговор, правда же? – ухмыльнулся я. – И я не могу вам врать. Так вот, стихи Бродского хорошие, но не такие гениальные, как считают за рубежом. Я поклонник Есенина, а не Бродского. Бродский мне почему-то чужд, хотя я и сам не знаю – почему.

Страус покосился на тревожно таращившегося рядом со мной переводчика и легонько улыбнулся. А я продолжал:

– А что касается его осуждения – да глупость полнейшая и позорище! По-моему, это крупнейшая ошибка нашей власти. Вместо того чтобы приблизить его, обласкать, сделать так, чтобы он мог развиваться в нужном направлении – обязательно сломать об колено! Ну не тупость ли?

– Да ты смелый человек, Майкл! – Журналист поджал губы, пожевал ими и продолжил: – Ты ничего не боишься, да? А кто ничего не боится в вашей стране? Не сотрудник ли КГБ? В каком ты звании, Майкл? Полковник? По возрасту тебе как раз полковничьи погоны подходят. То-то ты не боишься высказывать свое мнение, да еще и критикуешь власть! Ты сказал, у нас откровенный разговор – так сознайся, ты работаешь в КГБ? Так ведь? Не бойся, скажи, здесь все свои!

Я захохотал, глядя в покрасневшее лицо журналюги, – так вот он к чему вел! Вот ради чего все это было! Акула напала!

– О господи… извини, нас не представили…

– Дональд. Дональд Харрис. «Вашингтон пост».